Статья посвящена взглядам этнолога, историка и философа Льва Николаевича Гумилёва (1912–1992), создателя теории этногенеза и теории пассионарности. Рассматривается драматичный жизненный путь учёного, его политические взгляды и научные концепции. На основе материалов биографов, воспоминаний о Гумилёве и его не изданных при жизни стихов реконструируются политические воззрения Л. Н. Гумилёва. В ходе этого показано, что учёный с юности и до последних дней был тайным антисоветчиком, антикоммунистом, монархистом и православным христианином, антизападником и антидемократом. Показано, как эти его взгляды связаны с теориями этногенеза и пассионарности. Восприятие истории человечества как развития этносов исключает прогрессизм и либерализм, так как в этом случае история человечества перестаёт восприниматься как универсальный процесс, имеющий традиционную и модернистскую стадии. Вместе с тем учение о «кормящих ландшафтах», созданное Л. Н. Гумилёвым, предполагает, что у каждого народа есть своя система ценностей и нормы поведения, и невозможно их механическое заимствование. Именно отсюда Гумилёв делал выводы антизападнического и славянофильски-евразийского толка — о том, что Россия не должна подражать Европе, но идти своим собственным путём. От славянофилов его отличало учение о славяно-тюркском симбиозе как фундаменте российской цивилизации. Кроме того, в либеральной   демократии   западного   типа Л. Н. Гумилёв видел не универсальную ценность, а набор стереотипов поведения и взглядов, характерных лишь для народов западной цивилизации. Наконец, учёный неоднократно подчёркивал важнейшую этнообразующую роль православия для русских. Итак, Л. Н. Гумилёв был мыслитель-консерватор, но его консерватизм — разновидность натуралистского, космистского консерватизма, родственного учениям Платона, К. Н. Леонтьева и О. Шпенглера.

В статье рассматриваются историософские идеи Л. И. Бородина в его автобиографическом повествовании «Без выбора». Показано, что постижение смыслов русской и мировой истории у Бородина было не абстрактной мыслью, а экзистенциальным усилием. Его историософская мысль была выстрадана личными духовными поисками, приходом к православию и поэтому продолжила традицию великих русских философов, став конгениальной им и взошедшей до их уровня. Духовная логика истории, для своего понимания требующая духовной и философской культуры, была открыта Леонидом Бородиным благодаря восстановлению связи с русской философией Серебряного века. Катастрофическое в ХХ веке падение большой части народа в «бездну сатанинскую» объясняется именно тем, что в основе его лежит вовсе не наивная вера в «светлое будущее», но именно религиозные обман и соблазн. Это одержимость гордыни, которая хочет «переделать мир» под себя. Показаны внутренние, духовно-экзистенциальные основания философского осмысления истории Бородиным: 1) это мышление одновременно и свободное, ищущее — и строгое и героическое; 2) в основе его лежат не рациональные конструкции ума (они уже создаются потом, как результат) — но высшее духовное постижение истины, всегда связанное с мистическим проникновением в «плоть» истории. Бородину пришлось противостоять «диссидентам»-русофобам — даже принципиальнее, чем самому советскому режиму, поскольку они были врагами советского режима вовсе не по причине любви к России, а, наоборот, по причине ненависти именно к ней, а не к «режиму». У Л. И. Бородина, как у К. Н. Леонтьева, историческое мышление было основано не на заранее заданных схемах, но в первую очередь на эстетическом, полнокровном проникновении в этот смысл, «пропускании его через себя», переживании его внутренне как личной трагедии и личной судьбы, через которую стала понятна и судьба народа в ХХ веке, и христианский смысл русской истории в целом.

В статье разбирается вопрос, можно ли отечественного мыслителя Александра Александровича Зиновьева причислить к лагерю национально ориентированных консерваторов, и даётся аргументированный ответ, почему этого делать нельзя. Одной из причин этого является резко негативное, нигилистическое отношение Зиновьева к Русской Православной Церкви и исторической, дореволюционной России, что немыслимо для сколь-нибудь настоящего русского консерватора. Поэтому его взгляды условно можно подвести разве что под рубрику советского консерватизма, но и тут есть сильно осложняющие дело нюансы, о которых идёт речь в данной статье. Также отмечается, что творческое наследие А. А. Зиновьева на данный момент, несмотря на большой шум вокруг его имени, на самом деле ещё очень плохо изучено. Вкратце рассматривается его творческая эволюция, его склонность к позитивизму начиная ещё с его знаменитой кандидатской диссертации. Более подробно анализируются плюсы и минусы его концепции коммунизма как сердцевины всех идей Зиновьева. Отмечается скудость её основной идейной схемы и её слабые прогностические способности. В конце статьи отмечаются три момента, почему Зиновьева нельзя считать настоящим консерватором. Это, во-первых, его резко негативное отношение к исторической России и Православию. Во-вторых, это антиисторизм его проекта логической социологии и связанный с ним позитивизм. В-третьих, это то, что апологетом советского общественного строя Зиновьев стал лишь после его ухода со сцены истории, post factum. При его же жизни Зиновьев всегда был преимущественно его резким критиком и высмеивателем.

Статья посвящена выделению этапов эволюции общественно-политических взглядов Владимира Карпца. Показаны условия становления Карпца как мыслителя, преимущественно на раннем этапе его творчества с 1975 по 1995 годы. В качестве источников привлекаются стихотворения, исторические и литературные очерки, издательские проекты, диссертация Карпца. Продемонстрированы способы продвижения мыслителем православных и монархических взглядов в условиях советской цензуры. Рассматриваются классики и современники, повлиявшие на становление Карпца: его отец Игорь Карпец, Пётр Паламарчук, Татьяна Глушкова, Анатолий Иванов, монархисты эпохи перестройки, Григорий Кремнев, Владимир Микушевич, Олег Фомин, Александр Дугин. Рассмотрены все поэтические сборники Карпца и тематика его стихотворений. Уделено внимание его работе как исследователя и преподавателя права, его историко-правовым исследованиям России и Испании. Подробно рассматривается изучение Карпцом жизни и творчества адмирала Александра Шишкова и поэта Фёдора Глинки, прослеживается влияние их литературных и религиозных взглядов на становление Карпца как поэта и мыслителя. Отмечены особенности монархизма Карпца, его акцент на кровную преемственность царского рода, его истолкование советского периода истории как тайного продолжения миссии России как Катехона, Удерживающего. В этом контексте рассматриваются опубликованные фильмы и нереализованные сценарии Карпца 1989–1992 годов: «За други своя», «Третий Рим», «Имя», «Ангел жатвы», «Хованщина», «Морок» («Повесть о повести»). Обсуждается эволюция взглядов мыслителя в 1990-е годы, в том числе переоценка события русского церковного раскола XVII века. Рассказывается о деятельности Карпца как переводчика. Дана краткая характеристика последующей эволюции мысли Карпца в 1995–2016 годах.

В статье на материале публицистических произведений (статьи для СМИ, речи, пресс-конференции, интервью и т. д.) А. И. Солженицына раскрывается становление и развитие религиозно-нравственной проблематики в мировоззрении писателя. Солженицын продолжает историческую линию русской политической и общественной мысли, для которой всегда была характерна полифония, неоднозначность, изменчивость. Сам писатель неоднократно обращал внимание на то, как важно понимать зависимость мировоззренческих установок мыслителя от жизненного опыта и возраста. В зрелом периоде творчества Солженицына выделяются основные аспекты его религиозной идеи. Во-первых, это противостояние идейному наследию рационалистической философии Нового времени и критика идеи постоянного прогресса как «бредовой философии», стремление к легитимации сакрального в дискурсе политического, постулирование необходимости в размышлениях о социальных проблемах отказаться от политического языка и возвратиться к языку духовно-нравственных сочинений. Во-вторых, это признание органической связи религиозного сознания с национально-культурным типом, критическое отношение к глобализму, унификации, стремление к сохранению национального своеобразия как залога духовного развития человечества, поскольку нации возникают вокруг религиозной идеи и хранят её. В статье также рассматривается понимание Солженицыным феномена нации и интеллигенции, причины скептического отношения писателя к перспективе культурной конвергенции Востока и Запада. По мнению писателя, обе конкурирующие модели социально-политического развития — буржуазно-демократический капитализм и коммунистическая утопия экономического равенства — базируются на одних и тех же духовных основаниях: рационализме и наивном руссоизме в понимании человеческой природы, космополитизме и признании вопроса о распределении материальных благ ключевым вопросом человеческого бытия. Конвергенция общественных систем, страдающих одинаковыми пороками в несколько разных формах, не даст ничего, кроме умножения этих пороков.

В статье освещается история развития христианских мотивов в советском кино, со времён открытых антицерковных гонений 1920–1930-х годов до эпохи Перестройки. Различается восприятие христианства, как основы традиционной этнокультурной идентичности и как основы общечеловеческих нравственных ценностей, что в обоих случаях способствовало постепенной легитимации христианской тематики в советской культуре вопреки многоуровневой системе идеологической цензуры. Анализируются глубинные мировоззренческие процессы в эволюции советской культуры, позволявшие, с одной стороны, самой атеистической власти, а с другой стороны, экспериментирующим кинорежиссёрам в различные периоды советской истории по-разному обращаться к религиозной тематике в целом, христианской религии в частности и Русской Православной Церкви в особенности. Приводятся показательные примеры использования в советских фильмах различных христианских символов, библейских цитат, событий религиозной истории, репрезентации образа христианского священнослужителя и верующего человека как такового, всё более заметное обращение советских кинематографистов к христианским ассоциациям и аллюзиям. Особое внимание автор уделяет противоречивым идеологическим тенденциям трёх основных периодов советской истории второй половины ХХ века — “оттепели”, “застоя” и “Перестройки” — способствовавшим легитимации религиозной тематики в советском кино и определившим специфику отношения к религии в позднесоветское время. В качестве наиболее значительных прецедентов рассматриваются фильмы таких кинорежиссёров, как Михаил Ромм, Марлен Хуциев, Андрей Тарковский, Михаил Калик, Андрей Кончаловский, Никита Михалков, Глеб Панфилов и др. Выдвигаются гипотезы о дальнейших идеологических стратегиях советского государства в отношении православного христианства, в случае если бы коммунистическая партия смогла сохранить свою власть.

Рассматривается история и итоги знаменитого движения сменовеховства, начало которому положил выход в 1921 году сборника «Смена Вех». Говорится, что в постсоветское время сменовеховство выпало из поля общественного внимания, но сейчас наступило время вернуться к этому феномену. Автор считает сменовеховство первой исторической попыткой примирения красных и белых после Гражданской войны. С этой точки зрения оцениваются положительные и отрицательные стороны этого движения, какие уроки из этой истории можно извлечь сегодня. Отмечается востребованность и неслучайная популярность сменовеховских идей в момент их возникновения. Однако довольно быстро это движение становится весьма коррумпированным (испорченным и фальшивым) в лице ведущих своих членов, многим становится очевидным его заказной характер, который оно приобрело в скором времени. Изначальный просчёт сменовеховцев состоял в том, что большевики не были готовы идти на какие-то серьёзные компромиссы, разве что из тактических соображений. Трагическую судьбу лидера этого движения Н. В. Устрялова и многих других его видных участников обусловило то, что их взгляд и анализ не проникал в философскую и метафизическую плоскость, ограничивался преимущественно социально-политической и экономической реальностью. Поэтому их надежды на скорую эволюцию режима не оправдались. В случае с таким идеократическим государством, каким был СССР, необходимо было принимать во внимание и философию марксизма и его метафизику. Исторические результаты, позволяющие оценить сменовеховство, оказались двоякими. Нельзя не признать восстановление государства и армии, международный престиж СССР, который стал ведущей державой в XX веке. С другой стороны, советское великодержавие закончилось крахом государства. Сменовеховцы переоценили государственный потенциал большевизма. Через призму сменовеховства полезен взгляд на советский период истории, на его плюсы и минусы. Неслучайно сквозь красные контуры СССР частично вдруг проступили и черты исторической России. Именно это и было дорого сменовеховцам. А вот в какой мере они проступили — это остаётся предметом для дискуссий вплоть до сегодняшнего дня.